 |
У великого русского ученого Ломоносова был приятель по фамилии
Рихман. Тоже ученый, но еврей. И вот в один прекрасный день пришел
Рихман к Ломоносову в гости, а Ломоносов мвстерит чевой-то.
- Бог в помощь, - говорит Рихман, - что это ты делаешь?
- о, это - отвечает Ломоносов - мое новое изобретение. Вишь, гроза
собирается? Если энтот железный дрын на крышу приспособлю, да
повыше подыму, то молния коей Илья Пророк из десницы полыхает
в эту железку долбанет всенепременнеше! Не любит Илья Пророк
рожны всякие, такие, например, как одиноко стоящие в поле деревья.
Ломоносов замолчал, а руки его сильно и ловко двигались прикручивая
к концу железной палки снурок, искусно сплетенный из тончайших
медных волосков.
Осторожно кашлянув Рихман спросил:
- А дальше?
- Дальше? - Ломоносов усмехнулся, - а дальше мы ее поймаем.
- Кого поймаем? - не понял Рихман.
- Мудак, ты! Молнию! Кого ж еще? Гляди, по энтому мкдному снурку
молния пробежит с крыши в эту комнату а потом стечет с него в... да хоть
в это самое ведро. - и Ломоносов крепко брякнул подвернувшееся ведро о
деревянный пол, словно подтверждая успешность своего проекта.
Осторожный Рихман спросил:
- Я очень извиняюсь, а зачем?
- Чудак! Молния Это ж живой жар, энергия! Тото светы будет из ведрышка.
Погреемся!
Ломоносов радостно расхохотался, подмигнул Рихману и шутливо
турнул его в бок. Рихман вздрогнул и испуганно улыбнулся в ответ.
Между тем, ветер крепчал. С большим трудом друзьям удалось
укрепить на вершине дома железную мачту будущего громоотвода.
Седые букли парика Ломоносова развивались под порывами ветра. Стоя
на самом верху шаткой приставной лестницы, жалобно скрепевшей под
его тяжестью он накрепко захлестывал бечевой железку с торчащей
стропилой. Рихман стоявший на земле обееми руками держал лестницу.
Ему были видны только полы кафтана Ломоносова, тяжело трепавшиеся
на ветру, да стоптанные каблуки его ботфорт. На одном из них Рихман
заметил засохший кусочек налипшего навоза. Ему почему-то вспомнилось,
что Ломоносова зовут Михайло, и что он не только ни-чуть не стесняется
своего мужицкого происхождения, а напротив, даже несколько щеголяет им
в свете. Когда-то именно это плебейство и свело их вместе, сделало
друзьями, объединило против блестящих молодых вельмож - студентов
Гейдельбергского университета. Вспомнились Рихману их пирушки в чинных
немецких кабачках, где Ломоносов обычно верховодил, не стесняясь при случае
приголубить какую-нибудь белокурую фройляйн в кружевном передничке.
Завершив приготовления к эксперементу друзья поднялись в святелку Ломоносова,
что находилась под самою крышей. Ломоносов находу кликнул мальчика, велел принести
им пол-штоф водки и закусить. Постучали его сапоги вверх по лестнице, и дверь
святелки захлопнулась.
Кухарка Агафья собрала закуску, послала мальчика наверх и прислушалась.
Из святелки над ее головой доносился тяжелуй топот сапог и отборная ругань.
Почему-то в адрес Ильи Пророка. Агафья зевнула, перекрестила щипоткой рот и села
у закопченого окна кухни глядевшего на улицу. Грозу, кажется, проносило стороной.
Вдруг, наверху со звонким треском распахнулось окно,и голос Ломоносова грянул:
- Эй ты, громобой хренов! Куда! Илья Пророк - хер короток! Илюха, родной давай
дуй сюды! Тута тебе суприз!
Ему вторил тихий говорок Рихмана:
- Пойдемте, Михайло Васильевич, пойдемте от греха... вот огурчика не желаете?
Пойдемте.
Окошко захлопнулось. Агафья усмехнулась: "Вишь как, православного выкрест
от греха уговаривает. Да-а, барин-то наш с придурью, однако добрый." Агафья
покосилась на мясорубку прикрученную на угол стола. Ее тоже придумал и своими
руками сделал Ломоносов. Бывало он приходил на кухню и самолично вертел фарш
на котлеты, радуясь своему изобретению.
Вдруг, сверкнуло и раскатилось громом, да не то что рядом, а буд-то прям
по голове. Глаза Агафьи выпучились от неожиданного страху, рука дернулась было
осениться да замерла. Сверху раздался громкий болезненный вскрик, и что-то мягкое
и тяжелое повалилось напол. Агафья метнулась в горницу, там посреди комнаты стоял
мальчик, белоголовый, стриженный вскобку. Открыв рот он смотрел куда-то мимо
пустыми васильковыми глазами. Ахнула настежь дверь святелки наверху, и на пороге
появился Ломоносов во взъерошенном парике. Лицо его было бледно, по подбородку
текло. То ли водка то ли слюни.
- Агафи! Агафья! - хрипло прошептал он, - Сподобились. Дружка моего, Рихмана.
Он горько сморщился, сел на крыльцо и спрятал лицо в широкие мужичьи ладони.
Потом утерся, поперхал в кулак, твердо втал и спустился по лестнице к окну
горницы. Сказал, глядя на пустую улицу, где первые капли дождя тяжело ударялись в
нагретую солнцем пыль:
- Ну, Бог дал Бог и взял. Пошли мальчика в управу. Сказать, мол, убило мещанина
Рихмана насмерть молнией с неба в доме... ну здесь, вообшем. К Рихманам сам схожу,
потом. Сейчас в научное общество. Эксперимент в журнал записать надо.
Он взял с вешалки треуголку и трость, добавил ковыряя ей в половице, с кривой
усмешкой:
- И окошко открой, проветри там, а то паленым разит. Ему должно муде подпалило.
Сказав так Ломоносов зло хмыкнул, ткнулся плечем в дверь и вышел вон. На дождь.
Белоголовый мальчик меж тем пробрался в святелку, где произошел эксперимент.
Опрокинутый стул, разлитый пол-штоф на полу, а рядом распростертый Рихман. Из носу
тонкие багряные струйки, глаза широко смотрят невидя. Пола кафтана нелепо задралась,
а из носка правого сапога вьется вонький дымок. Сбоку головы рихмана, над левым ухом,
багровеет свежий ожог как от каленого железа. Еще мальчик увидел почерневший медный
провод, свисающий из-под потолка. Он еще чуть покачивался. Близко, слишком близко
стоял к нему несчастный Рихман.
"Убила и в землю ушла", - неожиданно ясно понял мальчик. То же думал и Ломоносов,
крупно и тяжело шагая под усиливабщимся дождем. Лицо его под полами треуголки,
с которых срывались серебряные капли, было хмуро и сосредоточено. "Провод до земли
надо. Концом в землю и закопать. И закопать!" - твердил себе он.
Вот так, ребята, и был изобретен громоотвод.
|
